Советская морская новелла. Том второй - Страница 72

Над эстакадой, над вышками полновластно царила тишина — та особая тишина, которой не знают обычные города. Город на море отдыхал, готовясь к новому трудовому дню.

Я сидел на скамейке в аллее парка и слушал эту тишину, и перебирал в памяти все услышанное и увиденное за минувший день. Перед мысленным взором возникали лица моих новых знакомых, морских нефтяников, и мемориальная доска на месте первой буровой, и стальной островок, возвышающийся над морем как памятник тем героям, которые в страшную штормовую ночь не ушли с трудового поста и погибли тут в неравной схватке с разбушевавшейся стихией…

Вдруг мои мысли прервал тихий девичий смех. Я оглянулся по сторонам и приметил тень за цветочной клумбой. Нет, это были две тени, как бы слившиеся воедино. Я услышал невнятный шепот, и снова прошелестел тихий смех.

Будто прислушиваясь к шепоту влюбленных, вздыхал, плескался у свай седой Хазар. Много тайн хранит он в своей древней памяти. Сохранит и тайну этой любви…

2

Это место называли прежде «Остров семи кораблей». И вот почему. Когда геологическая разведка открыла здесь нефтяное месторождение и было решено начать его освоение, сюда притащили на буксирах из бакинской бухты семь старых, отслуживших свой срок кораблей. Их полузатопили у скал, на небольшой глубине, и вот отсюда и пошел город посреди открытого моря — Нефтяные Камни.

Число семь часто встречается в сказках. «Семь дней», «семеро братьев», «семь красавиц»… Остров семи кораблей был не сказкой, а былью. И теперь, проходя по эстакаде, вознесенной над морской поверхностью на высоту четырехэтажного дома, старожилы Нефтяных Камней нет-нет да и взглянут с теплым чувством на старенькие полузатопленные корабли, в тесных каютах которых они некогда ютились. Здесь, у этих серых скал, много лет назад пробурили они первые скважины…

Это было на второй день моего пребывания на Нефтяных Камнях. Я возвратился с дальней буровой, недавно вступившей в строй, и увидел: на носу одного из старых кораблей перед небольшим мольбертом стоял человек и что-то рисовал. Я знал всех ведущих бакинских художников, но этот человек был мне незнаком. Он молод, не старше двадцати пяти, среднего роста, с загорелого сухого лица смотрели черные внимательные глаза.

Я подошел ближе, попросил разрешения посмотреть. На холсте был пока только первый набросок углем. Молодой художник выдавил из тюбика на палитру краски и начал класть на холст мазок за мазком. Он щурил глаза, вглядываясь в синюю морскую даль, и увлеченно работал, и вот уже стали возникать на холсте море, тронутое рябью, и закатное пылающее небо. Конечно, это был пока грубый подмалевок, но мне казалось, что парень хорошо чувствует природу, ее красоту. Мы перекинулись несколькими словами, и я узнал, что он вовсе не приезжий, а инженер, работающий уже несколько лет здесь, на Нефтяных Камнях. Живопись была для него и отдыхом и увлечением, он отдавал ей все свободное время.

На следующий день я снова увидел художника на том же месте. Я взглянул на холст и поразился: пейзаж был превосходен. Смело написанное море, сбоку — темная скала, отбросившая длинную вечернюю тень, на фоне пылающего заката — вышки на морских основаниях…

Я не выдержал и высказал молодому художнику свое восхищение. В ответ он с недовольным видом покачал головой, брови его сердито сдвинулись. Он тронул кистью уголок скалы, положил на водную поверхность светлый блик… Отошел на шаг-другой, всмотрелся, прищурив глаз…

— Чего-то не хватает, — пробормотал он. — А чего — не пойму…

Я попытался убедить его, что пейзаж вполне завершен, все на месте, но он не согласился со мной.

И еще день прошел. И снова я увидел художника на прежнем месте, но теперь он явно был в приподнятом настроении. Он улыбнулся мне как старому знакомому, черные глаза его сияли.

— Ну что теперь скажете? — с победоносным видом он кивнул на картину.

Пейзаж был все тот же, но появилась весьма значительная новая деталь: на скале стояла человеческая фигура, вернее, силуэт, обведенный по контуру ярко-оранжевой полосой — отблеском заката. Пейзаж был хорош сам по себе, и фигура на скале, по правде, показалась мне лишней. Но, видя, как рад художник своей находке, с каким по-детски непосредственным нетерпением ожидает он моего одобрения, я не решился сказать, что фигура не нужна.

…Да и, пожалуй, если хорошенько подумать, нужен был человек на этом пейзаже. Человек-работник, властелин Хазара, творец легендарного города в открытом море.

3

И наступила моя последняя ночь на Нефтяных Камнях. Ранним утром я должен был улететь на вертолете в Баку. Из окна своей комнаты на втором этаже гостевого дома я смотрел на море, на огоньки эстакад и дальних буровых. Лунная ночь словно набросила на Хазар призрачное, легкое покрывало. Свежел южный ветер-моряна, глухо шумел прибой у скал.

Я и не заметил, как уснул…

Спал, должно быть, недолго. Не свист штормового ветра разбудил меня: к каспийским ветрам я привык с детства. Пол моей комнаты дрожал, как при землетрясении, на стенках и потолке играли отсветы огня. Я бросился к окну — и замер, пораженный.

Хазар горел. У скал, неподалеку от эстакады, бушевало пламя. С пожарных машин, подъехавших к краю эстакады, с пляшущих на волнах пожарных катеров били в огонь сильные струи воды. Бежали по эстакаде люди, взвыла сирена, раздавались команды, усиленные динамиком…

Я спустился вниз и тоже побежал в сторону пожара, но вскоре остановился — дальше путь был прегражден.

В толпе мелькнуло лицо моего нового знакомого, художника. На нем была брезентовая куртка, вся в пятнах мазута. Приставив ладонь рупором ко рту, он что-то кричал пожарным.