Советская морская новелла. Том второй - Страница 40

— Вы, Горелкин, не всегда понимаете, в каких случаях можно шутить, а когда следует и помолчать. У человека особая причина…

А Ткачев начал медленно краснеть… Лицо его, мальчишеское, округлое, с легким персиковым пушком, медленно, со лба вниз, делалось темно-розовым.

Все на «Богатыре», от командира до палубного матроса, знали «особую причину» Ткачева: двадцатого ноября во Владивосток должна была приехать невеста фельдшера. В тайне от него офицеры, уже успевшие полюбить лейтенанта, готовили ему свадебный подарок.

— Виноват, — смутился Горелкин. — Действительно, я не того… Брякнул…

— Добро, — сухо заметил Кашеваров. И повернулся к лейтенанту — Не волнуйтесь, доктор, что-нибудь придумаем. (На вспомогательных судах, где врач по штату не положен, корабельного фельдшера обычно любовно и почтительно называют доктором).

Сразу после обеда Кашеваров связался со своей базой. В шестнадцать часов прилетел вертолет с проходившего в открытом море краболова, еще раз подтвердивший, что «Богатырю» до чистой воды дойти без посторонней помощи не удастся.

Кашеваров вызвал в рубку Ткачева.

— Вот что, доктор, — начал он и осекся. Он хотел сказать так: «Мы тут, кажется, засели основательно, а у меня есть возможность отпустить вас на этот краболов. Вертолет заберет, и через двое-трое суток вы будете во Владивостоке». Но он посмотрел на лейтенанта и почему-то ничего этого не сказал, а лишь сухо бросил: — Вот что. Матросы выскакивают на палубу одетыми не по форме. Проследите, чтобы не было обмораживаний.

Ткачев, хотя командир и не добавил больше ни слова, понял, ради чего вызвал его Кашеваров. И в его глазах было сейчас все разом: и затаенная надежда, что командир все-таки примет это решение, и страх, что он его примет…

— Есть, проследить… — неуверенно ответил лейтенант.

А летчик сбросил на палубу вымпел с запиской: «Чем еще могу быть полезен?» Кашеваров поднял руку над головой и пожал одной рукой другую: ничем, мол, спасибо и на том, до свидания!

В семнадцать стало темнеть, к восемнадцати вокруг уже не было видно ни зги. После ужина Кашеваров и Рекемчук, проверив вахтенную службу, спустились в кубрик. Кто-то подал зычную команду «Смирно!», кто-то начал докладывать, но командир жестом остановил доклад и по-домашнему, устало присел к столу.

— Вот что, друзья мои, — помолчав, негромко сказал он. — Выбраться самостоятельно изо льда корабль не может. Дела наши не то, чтобы плохи, но и не из блестящих. Засели мы крепко.

— Будем зимовать, товарищ командир? — вполголоса спросил кто-то.

— Зимовать, конечно, не будем, — возразил Кашеваров. — Ледокол придет. Но не раньше как дней через пятнадцать. Он сейчас занят — выводит караван. Люди со срочным грузом попали в такую же неприятность, как и мы…

— Так что ж, товарищ старший лейтенант, — заговорил старшина рулевых Горобцов. — Надо — значит, надо, подождем.

— Да, подождать-то дело нехитрое, — усмехнулся Кашеваров. — Я не об этом… Видите ли, — он помедлил. — У нас на исходе продукты и пресная вода. Никто же не знал, что так все получится!.. Я доложил командованию, меры, конечно, будут приняты, а пока что…

— Можно мне, товарищ старший лейтенант? — попросил слова матрос Переверзев. — Я думаю, — весело произнес он, — харчи — это еще не самое страшное. Обойдемся как-нибудь. У меня вон на ремне сколько дырочек в запасе!..

Посыпались шутки, кто-то громко засмеялся, и Кашеваров почувствовал, что от сердца у него отлегло. Он жестом остановил Переверзева:

— Я хочу сказать вам одно. Сейчас от всех потребуется особая стойкость и выдержка. Ни на какие послабления прошу не рассчитывать. Всем ясно?

— Куда яснее, — весело отозвался Горобцов. — Да вы, товарищ старший лейтенант, не сомневайтесь: порядок на корабле будет полный!

Всю ночь жестяным грохотом обрушивался холодный ветер, всю ночь трещал, вздыхал, скрипел вокруг корабля невидимый во тьме лед. И, кажется, не было на «Богатыре» человека, который в эту ночь не поднимал бы головы с койки, настороженно прислушиваясь: «Ну, как там? А вдруг лед к утру разойдется, не выдержит напора? И откроется доступ к чистой воде?..»

Но надежды были напрасными. К утру лед сделался еще крепче. Теперь до чистой воды было уже никак не меньше двух с половиной километров. Справа — голая, без кустика, стена каменистого берега. Слева — ледяное поле. Впереди и позади — зелено-голубые козырьки торосов.

На следующий день прилетел самолет Ли-2. Он описывал над кораблем широкие круги, постепенно суживая их, но сесть на лед так и не решился. Самолет начал сбрасывать на парашютах ящики, тюки с продуктами. «Проблема номер один», как называл ее Кашеваров, была таким образом решена: запаса продовольствия экипажу «Богатыря» теперь хватило бы надолго. Не такой уж сложной оказалась и «проблема номер два»: моряки быстро наладили опреснение воды из растопленного льда.

Но сразу вслед за этим возникла «проблема номер три», и она оказалась самой серьезной.

Рекемчук доложил командиру корабля, что по всем признакам «Богатырь» не выдерживает сдавливания льда. Разговор этот происходил в каюте у Кашеварова с глазу на глаз, и командир взял с помощника слово, что ни одна живая душа на корабле не узнает о грозящей опасности. Страшнее голода и жажды, страшнее льдов и сдавливания опасность возникновения паники. Рекемчук ушел, а Кашеваров сжал ладонями виски…

Он понимал, что придумать что-нибудь против «проблемы номер три» практически почти невозможно. Суденышко было чуть ли не дореволюционной постройки, и на современном флоте, оснащенном первоклассными кораблями, «Богатырь» был анахронизмом, не больше; но он честно доживал свой век, и его щадили. Это был его, Кашеварова, корабль. Он за него отвечал перед флотом, перед страной. А главное — люди. За каждого Кашеваров отвечал тысячекратно большей ответственностью, и отвечал прежде всего перед самим собою, перед своей партийной совестью, а это высшая ответственность. Что же делать?